Сущность и своеобразие толкования Танаха отчетливо выражено термином паршанут, образованным от глагола прш , который в Танахе имеет значения:

точно определять, разъяснять, истолковывать .

В последнем значении он применялся по отношению к Танаху или части его, например в предписании:

И посадят его [виновного] под стражу пока не будет точно определено им из уст Яхве (Лев. 24:12).

В этих словах выражена суть толкования Танаха. Оно основывается на восприятии и признании Танаха, особенно Пятикнижия, текстом изначально законченным и завершенным, текстом вне пространства и времени, обладающим абсолютной и неисчерпаемой мудростью и значимостью, постичь которые, однако, могут не все и не всегда.

Задача толкования и толкователя состоит в интерпретации текста Танаха соответственно запросам времени, аудитории и самого толкователя, исходя при этом из самого текста Танаха как завершенной и замкнутой в себе целостности. Исследование также стремится понять и объяснить Танах, исследователь тоже воспринимает Танах как целостность, но не как изначальную, а как сложившуюся в ходе становления и развития текста Танаха. Толкователь в своем стремлении понять и объяснить Танах исходит из запросов и интересов своего времени и своей среды.

Исследователь, конечно, не может (и не должен) отгораживаться от запросов и интересов своего времени и своей среды, но он стремится понять и объяснить Танах в рамках времени и среды самого Танаха. Можно, видимо, выявить и другие черты толкования и исследования, но и сопоставление перечисленных здесь уже показывает принципиальную, сущностную разницу между двумя подходами. Различие между толкованием и исследованием Танаха отнюдь не аксиологическое, т.е. одно из них нельзя считать лучшим, более передовым, чем другое и т.д., они просто разнокачественные и в чем-то даже взаимодополняющие.

Предметом изучения Пятикнижие стало еще во время становления Танаха, и лучшее доказательство тому публичное чтение Ездрой в 445/4 г. до н.э. в Иерусалиме Сефер Торат Моше ( книги учения Моше ), видимо, Пятикнижия. Ездра и его слушатели не ограничивались чтением и слушанием текста, но, как сказано в книге Неемии,

...левиты делают учение понятным (мевиним) народу... И читали в книге учения Элохима, истолковывая (мефораш) и с разумением, и [народ] понимал в читанном (Нех.8:7-9).

Это стремление понимать , разуметь и, главное, истолковывать Пятикнижие получило дальнейшее развитие среди эссенов-кумранитов, создавших особый жанр словесного творчества пешарим.

Устав кумранитов предписывает:

И в месте, где будут десять человек, пусть неотступно будет с ними человек, толкующий Учение денно и нощно (Уст.VI:6).

Кумраниты были убеждены, что сказанное в Танахе, особенно в речениях пророков и в псалмах, обладает абсолютной истинностью, оно вне пространства и времени и поэтому имеет для них определяющее значение. Задачи и цель толкования состоят в том, чтобы, ничего не объясняя в тексте Танаха, соотнести его с взглядами и ожиданиями самих кумранитов, приложить текст Танаха к событиям и явлениям их действительности. Например, упомянутый в определенном контексте в Танахе ассирийский город Ниневия воспринимался кумранитскими толкователями как Иерусалим, египетский город Но-Амон (Фивы) - как колено Менаше и т.д.

В этом приеме толкования, названном известным ученым кумрановедом И.Д. Амусиным методом презентизации, осовременивания текста Танаха, заложены также элементы аллегорического толкования, получившего наиболее полное раскрытие в трудах величайшего еврейского мыслителя эллинистическо-римской эпохи Филона Александрийского (I в. н.э). Филон, который стремился к синтезу яхвизма с греческой философской мыслью, особенно с учением Платона, считал Моше величайшим из всех мыслителей и законодателей, а учение Моше - абсолютной и высшей мудростью, истиной, обращенной ко всем людям во все времена. Но слово в Танахе имеет два значения - внешнее, конкретное, понятное всем, и внутреннее, отвлеченное, которое раскрывается только путем аллегорического толкования, т.е. путем признания, что внешнее, конкретное это лишь знак, символ внутреннего, отвлеченного и истинного смысла. Соответственно, по мнению Филона, Адам и Хавва, конечно, перволюди, но главным образом они - воплощения: Адам - разума, а Хавва - чувственности; четыре реки в саду Эден воплощают четыре основных добродетели - мудрость, уравновешенность, храбрость и справедливость, и т.д.

Приемы аллегорического толкования Филона на протяжении веков находили себе сторонников и продолжателей, но они не удовлетворяли создателей Устной Торы - Мишне и Талмуда. Эти мыслители нуждались не только и не столько в раскрытии тайного, сокровенного смысла Танаха, Пятикнижия, сколько в сохранении их как основы жизни, поведения и веры евреев в существенно изменившемся и продолжавшем меняться мире. Аллегорическое толкование Филона не отвечало этим требованиям, и они искали иного способа толкования, особенно ярко выраженного крупнейшим раннесредневековым еврейским мыслителем и толкователем Танаха Саадией Гаоном (конец IX - первая половина X в.). Он, как и все толкователи до и после него, признавал Танах воплощением высшей, абсолютной истины, однако не потаенной, замаскированной, а открывающейся в словах, в тексте, который надо правильно понимать. Это понимание возможно на двух уровнях - на уровне пешат ( прямой смысл ) и на уровне драш ( толкование ). По мнению Саадии Гаона, в первую очередь, Танах следует понимать на уровне прямого смысла содержащихся там слов. К такому пониманию ведут непосредственное ощущение, мыслительное восприятие и логическое умозаключение. (Впрочем, Саадия Гаон допускал возможность чисто аллегорического толкования, если прямое толкование противоречит логике и т.п.)

Этот способ толкования, который можно назвать рационализирующим, получил дальнейшее развитие в знаменитом комментарии Раши, раби Шеломо Йицхаки (XI в.), который обращал особое внимание на этимологию (т.е. происхождение) и семантику (т.е. значение) слов в Танахе, на грамматику древнееврейского языка. Это приближало толкование к границе, отделяющей его от исследования, так как поиски корней слов, их меняющегося значения таят в себе подспудное признание становления и изменения Танаха. Таким образом, комментарий Раши знаменовал отход от основ толкования: восприятия и признания Танаха текстом изначально законченным, замкнутым, всегда равным себе. Еще ближе к границе, отделившей толкование Танаха от его исследования, подошел великий Маймонид, рабби Моше, сын Маймона (XII в.). В своем стремлении объединить в одно целое религиозное учение иудаизма и философскую мысль (в основном Аристотеля) он признавал основополагающим для понимания Танаха толкование его на уровне пешат, обращал особое внимание на географические термины и необходимость их объяснения, и пр. Иногда, если философия и Писание вступали в противоречие, Маймонид прибегал к аллегорическому толкованию.

На протяжении веков толкованием Танаха занималась главным образом еврейская мысль, евреи. Но они отнюдь не были единственными в этой области. Для христианства и христиан вопрос об отношении их религии к яхвизму-иудаизму, их Нового завета к Танаху был одной из центральных и наиболее сложных проблем. Предлагаемые решения колебались в диапазоне от признания ях-визма-иудаизма предшественником христианства и Танах - предтечей Нового завета до полного отрицания каких-либо связей между ними. Но при том или ином подходе Танах оставался предметом интенсивных размышлений христианских теологов, осознававших необходимость его толкования, конечно, соответственно учению христианства. Христианские теологи, равно как и иудаио тские толкователи, были убеждены в изначальной и неизменной завершенности и законченности, замкнутой системе текста Танаха. Так, Фома Аквинский (XIII в.) полагал, что как целостность он имеет двух творцов - божественного, который проявляет себя в действиях, деяниях, и человеческого, который проявляется в словах. Задача толкования состоит в том, чтобы через понимание человеческого слова приблизиться к пониманию божественных деяний. Для решения этой задачи одни христианские теологи, например Отцы церкви - Климент, Ориген и другие, обращались к аллегорическому толкованию, другие же - Иоанн Златоуст, Феодор Мопсуэстийский и пр., предпочитали рационалистическое толкование, а папа Григорий Великий (VI в.) обратился к синтезу обоих методов следующим образом, описанным в одном более позднем стихотворении:

Слово учит деяниям, аллегория - тому, во что веруешь,

Моралия - тому, что делаешь, а к чему ты стремишься,

Учит агагогия.

( Агагогия по-древнегречески значит возвышение , так назывался христианский способ толкования.)

Иудаистское и христианское толкования Танаха развивались параллельно, но не без взаимодействия и взаимовлияния. Если влияние иудаистского толкования на христианское сказывалось, главным образом, во внимании к слову в Танахе, к этимологии и семантике древнееврейского слова, то христианское толкование влияло на иудаистское разработанной им структурой комментария, стремлением интегрировать разные методы толкования. На исходе средневековья, в преддверии нового времени общность духовной атмосферы в обоих руслах толкования Танаха способствовала приближению его к границе, отделявшей толкование от исследования, даже переходу от толкования к исследованию, однако без категорического отказа от толкования (особенно в еврейском русле).